В рамках совместного проекта Политехнического музея и Музея современного искусства «Гараж» Polytech. Science. Art Week в Москву приезжала британско-польская художница и мыслитель Йоанна Зилинская, которая изучает этику во времена развития биотехнологий и начала глобальной экологической катастрофы. Мы встретились с ней, чтобы поговорить о том, что такое добро и зло во времена антропоцена.
Стоит ли нам винить себя за начало антропоцена? Про экологические катастрофы.
Сам термин «антропоцен» подразумевает, что мы — виновная сторона, ведь он описывает геологическую эпоху, когда человек начал оказывать необратимое воздействие на био- и геосферу. Но в термине есть и много спорного. Например, можно подумать, что с его помощью человечество нашло ещё одну возможность возвысить себя: «Не великолепны ли мы? Мы такие невероятные, что мы действительно меняем мир!» Другая проблема — политическая. Термин «антропоцен» игнорирует неравное распределение власти в мире. Не все люди и не во всех частях света в одинаковой мере загрязняют, потребляют и так далее. Поэтому я думаю, что нам стоит размышлять об этом понятии с некоторой долей недоверия и критики.
Некоторые левые мыслители критикуют термин, потому что не разделяют мнение о том, что вина лежит на всех. Они считают, что мы можем назвать конкретных виновников: крупный капитал или даже Британскую империю в XIX веке. Могут ли их представления дать лучше понять антропоцен?
Конечно! Мыслители вроде Маккензи Варка и Донны Харауэй последнее время часто называют антропоцен капиталоценом. И антропоцен действительно поддаётся политической интерпретации. Это понятие не должно быть просто зоной для выражения наших тревог, он интересен именно потому, что задаёт нам определённые политические и этические горизонты мысли. Он приводит к тому, что мы задаёмся вопросами, чья это ответственность и что это вообще значит. Также он позволяет очертить политическое поле действия, понять, что мы ещё можем сделать. Ведь как только в таких обсуждениях начинают участвовать больше двух человек, вопрос уходит из плоскости этики в плоскость политики. Так что я очень симпатизирую левой критике понятия антропоцена.
А есть ли какие-то пределы нашей ответственности перед глобальной экологической катастрофой?
Моё понимание ответственности основано на работах французско-литовского философа Эммануэля Левинаса, у которого ответственность всегда бесконечна, поскольку мы не знаем, как мы можем провести границу и где. Но бесконечность ответственности не означает, что вы знаете, что делать. Она бесконечна в том смысле, что вы не должны заблаговременно считать, что делать плохо, а что хорошо. Ваша ответственность заключается также в том, что вы должны понять, за что вы ответственны. Ответственность налагается на человека, который приходит в мир, где уже есть другие люди, где есть язык, технологии и институции. Так что человек приходит в уже сконструированный мир — и это конструкция из человеческого и нечеловеческого, которой мы должны отвечать.
Корень слова «ответственность» — «ответ», и это работает во многих языках. Так что смысл — в необходимости отвечать кому-то (на кого-то) или чему-то (на что-то). Для Левинаса это всегда был Другой человек. Я пытаюсь распространить ответственность за другого человека на другие типы конструкций в мире (Йоанна Зилинская использует слово arrangement, чтобы обозначить формы уплотнения материи в виде объектов и живых существ, так что слово «конструкция» в этом контексте не стоит понимать как обозначение чего-то искусственного, созданного человеком. — Прим. ред.). Может быть, мы ответственны за планету, за уплотнения материи, за животных, за растения, за все вещи вообще. Но что значит быть ответственным — это сложный вопрос. Значит ли это, что нужно просто всё любить? Или значит ли это, что мы должны создавать удобные для существования жизни условия? Да и вопрос жизни — что значит сделать жизнь чего-то возможной? Нужно понимать, что условия существования одного вида — это условия уничтожения для другого.
Учитывая ваши идеи о единстве материи и её уплотнении в формах планет, объектов, организмов, в том числе людей, можно ли продолжать говорить о Другом?
Я думаю, что можно, но скорее в понимании инаковости и различия, чем с помощью концепта Другого. Нет какого-то одного Другого, которого можно легко идентифицировать, но в то же время, когда мы говорим о материи, мы всегда должны понимать, что материя стабилизируется, она собирается в то, что я в своей работе называю «временные стабилизации». Очевидно, что я могу различить другого человека в рамках его границ как форму стабилизированной материи, я могу различить камень, планету, собаку и автомобиль, но эти моменты распознавания могут сильно отличаться у разных видов. Дельфин может воспринимать человека иначе. Для нас, людей, способность различия в итоге позволяет собирать материю в единицы, которые мы можем называть Другими. Но инаковость и различие полезнее понимать в более широком смысле.
Можем ли мы в таком случае различать «хорошее» и «плохое»?
Именно поэтому я и заинтересовалась этикой. Меня очень беспокоило, что люди уж слишком заблаговременно знают, что хорошо, а что плохо. И слишком часто дискурс о хорошем и плохом, добром и злом, будь он основан на религиозных понятиях или политических, и решения, которые принимаются по поводу разных форм идентичности, сексуальности, политических взглядов, основаны на некоей вере в то, что что-то «естественно». Экологические катастрофы последних лет удивляют. То же и с войной: Джордж Буш-младший начал войну в Ираке, потому что он представлял «ось зла». Так что словарь зла и добра или связан с представлениями о «естественном», или с некими дорогими людям ценностями, которые не ставятся под вопрос. И это, очевидно, проблема.
Я не считаю категории добра и зла полезными. Вообще-то мне кажется, что они наносят куда больше вреда, потому что помогают политике заниматься грязными делами под маской морализма. Они также убивают критическое мышление, так что для меня этика — способ расширения горизонта мышления в вопросе о том, что такое ответственность. Это не означает моральный релятивизм. Это означает, что вы всё ещё не знаете, что нужно делать, но при этом вы не свободны от ответственности понять, что же всё-таки делать нужно. И эта ответственность происходит из того, что вы всегда находитесь среди различий и инаковости, которые требуют от вас ответа. Вашим ответом может быть безразличие или убийство, но это всё равно будет ответ.
Нам всегда необходимо это осознавать или мы можем просто создать некий свод правил?
Меня беспокоят правила. Я думаю, что мы должны быть сознательными для предотвращения экологических катастроф, но нам стоит ещё и тревожиться о том, чтобы не делать поспешных решений о хорошем и плохом. Потому что за этим может скрываться грязная политическая игра. Я не думаю, что нам стоит устанавливать своды правил. Их уже достаточно много в виде заповедей, священных книг, политиков, которые говорят нам, что надо делать, а что не надо, основываясь на неких иудео-христианских ценностях. Стоит понять происхождение этих правил. Могут ли они разделяться всеми или они сами по себе исключают кого-то? Так что я занимаюсь этикой, именно чтобы не создавать такие наборы правил.
В развивающихся странах вроде России, Индии или Китая приближение экологической катастрофы, естественно, понимается как проблема, но общественное внимание к нему куда ниже, чем на Западе. И это притом, что для этих стран её последствия могут быть гораздо более разрушительными. Почему это происходит?
По ряду причин. Частично из-за того, что в обыденной жизни люди думают, что у них есть ещё о чём волноваться. Часто это вопросы выживания и нестабильности собственной жизни. Так что многие люди полагают (и они правы), что не должны задумываться о планете, а должны думать о том, как кормить своих детей или заплатить за их образование. В то же время то, что люди не беспокоятся о проблеме, её не устраняет: наоборот, качество жизни из-за этого только падает, не принимаются необходимые регулятивные меры (хотя это уже вопрос политики, а не этики).
Но есть и более сложный вопрос моральной ответственности богатых государств. Есть ли у них право говорить остальным: «Ладно, мы испортили планету, потому что у нас было слишком много автомобилей или потому что мы слишком много строили, но теперь и вам этими машинами пользоваться нельзя». Мы должны понять, что есть разные общества и что люди в странах вроде Индии и России тоже хотят урвать кусочек от мечты об изобилии. Это именно что мечта, поскольку плоды изобилия с каждым годом потребляет всё меньшее количество людей. Но если Запад решит, что в Индии вдруг все захотели автомобили, но им нельзя покупать их, потому что планете от этого станет хуже, то это лицемерие, которое становится основой для стратегических решений.
В своей книге вы пишете о том, что существование ни одной формы жизни в итоге не необходимо, поскольку они появляются в процессе эволюции, который носит случайный характер. Вы не боитесь, что эту идею интерпретируют неправильно и будут использовать её для оправдания ожидания катастрофы и фатализма?
Да, есть опасность неправильной интерпретации. Но я готова столкнуться с ней, потому что я всего лишь хочу дать людям понять, что обладание жизнью не делает их особенными. Есть много религиозных и философских течений, которые позиционируют человека как уникальное существо, но я думаю, что человек особенный только для себя самого, так что бесцельность появления человека не умаляет степени его ответственности. Идея о бесцельности появления человека призвана усложнить восприятие значения жизни, жизни людей и не людей.
Думаете, ещё не поздно начать мыслить по-другому?
Я основываю свои выводы на том, что говорят учёные. Главный вопрос Парижской конференции как раз в этом: есть ещё немного времени, так стоит ли что-то делать? Но время — это тоже сложное понятие, потому что мы мыслим категориями человеческого времени, но с геологической точки зрения существование человека, а особенно его развитой формы (как мы себя понимаем) — это очень небольшой период, так что я верю, что время есть, и мы должны что-то сделать.
Мой последний вопрос немного вне контекста беседы, но всё же. Можно ли считать технологию новой формой жизни?
Я не уверена, что я понимаю технологию именно так. Для меня она фундамент жизни. Это проявляется даже на уровне микроорганизмов. Об этом пишут некоторые философы, например Жан-Франсуа Лиотар, которого я недавно перечитывала. Он рассказывает об инфузории и её способности фотосинтеза. Это технологический процесс преобразования света в жизнь. Есть также идея о прослеживании начала технологий во времени до ранних видов людей. Когда человек впервые взял в руки кремень и посмотрел в его отражающую поверхность — это было первое зеркало, инструмент, а затем он начал разрабатывать другие, в том числе язык. Так что становление человека происходит через технологию.
